«Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…»
Литературность. Красота. Бессмертие. Божественность.
Литературное бессмертие противостоит земной кончине…
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь — как раз умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля —
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.
Александр Сергеевич неоднократно писал жене о необходимости бежать из Петербурга в свою деревню, в Болдино, подавал прошение об отставке из камер-юнкеров... Стихотворение построено на некотором контрасте: смысл второго четверостишия контрастирует со смыслом первого. Первое обращено к другу, возможно, к жене; второе – размышления лирического героя, лишенные обращенности. В В первом четверостишии присутствуют приметы разговорного стиля, ощущается недоговоренность - устная речь между близкими людьми предполагает понимание с полуслова. Это лёгкость, с какой можно говорить Женщиной: «…каждый час уносит Частичку бытия». Между близкими можно (и нужно) о страшном говорить почти шутливо: «... И глядь - как раз – умрем…». Вторая часть - в торжественном стиле. Начало – сентенция: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Анафора – «давно». Архаизм – «усталый раб». Перифраза на перифразе: «В обитель дальную трудов и чистых нег». Вероятно, это цитата из Горация - намек на умиротворение римского республиканца и его философские размышления в духе эпикурейства и стоицизма. Литературность. Красота. Бессмертие. Божественность. Литературное бессмертие противостоит земной кончине…И рождается неопределенность…Прежний идеал потускнел, другой не очаровал, не завладел сознанием… Пушкин отходит от литературы, превращаясь в историка. И всё еще терпимо в жизни у Пушкина…
Было три года назад счастливое лето, когда она с Машей и с Сашей гостила здесь, а Пушкин приехал после трехмесячной разлуки. В то лето она была влюблена в него. На всех здесь нашел тогда какой-то веселый стих - они бегали и резвились, как дети. Играли вместе с девушками в горелки, и он был быстрей и ловчее всех. Они визжали, убегая, увертываясь от его рук, хохотали до задышки, и был он, как огонь – горяч, внезапен, красив. Ещё вспомнила, как прыгали со стожков сена к нему в руки, и когда он ловил сестер, она ревновала к сестрам. Или скакали все вместе верхами, ей хотелось обскакать сестер и тем понравиться ему, он хвалил ее при всех за, смелость, за резвость коня, а наедине выговаривал: боялся, что упадет, она не так ловка была в седле. Многое вспоминалось ей из того лета, может, самого радостного, самого горячего в её жизни. И сердечной близости стало больше между ними – Пушкин поверял ей свои мечты о жизни в деревне, о тишине, покое, о независимости, что потребны для трудов его, для семейного блага, а также огорчения – царь выразил неудовольствие свое просьбой об отставке.
Как-то вечером, когда они были одни, Пушкин прочитал ей начатые стихи:
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит -
Летят за днями дни, и каждый день уносит
Частицу бытия…
Стихи были резко противоположны их веселой здесь жизни, поразили ее тоской, мыслью о смерти, будто совсем близкой. Она заплакала, сказала, что стихи ей не нравятся, что они плохие. А он неожиданно рассмеялся, взял ее нежно за уши, как он любил, поцеловал в глаза, в лоб, и сказал с ласковой насм ешкой: «Эх ты, недоука, стихи хорошие, закончу – увидишь», и тут же стал дурачиться – изображать в лицах сватовство приезжего в Заводы жениха. Жених просил у маман руки какой-нибудь из сестер, все равно которой, лишь бы маман согласилась, но тут он внезапно влюбляется в Натали и, не желая слышать о том, что она замужем, умолял немедленно благословить их. Никогда не любила она Пушкина более, чем в то лето.
Не помышляя до тех пор о сельской жизни, не желая ее, дала она согласие на переезд в деревню. Пусть будет, как хочет муж, как для него лучше. Только в деревню они не уехали. А почему? Отставки Пушкину государь не дозволил… Все ж и после этого думали о деревенской жизни, об устройстве своем, беспокоились о запустелом доме в Болдине, о необходимых поправках, перестройках, о переезде, что вести и кого из прислуги брать. Но чем больше говорили, тем более прояснялась вся трудность перемены. Пушкин метался, горячился - …бесправие поэта в России…Имения заложены, денег нет…Вечно на страже Бекендорф. Кругом долги…Отеческая рука монаршья…И тут он должен… Долги тоже держали в Петербурге. Никуда они не уехали.
«Осколком Осколком<…> надежды и было стихотворение «Пора, мой друг, пора...»»… В письме к Бенкендорфу, подавая в отставку, Пушкин пишет, что «думал лишь о семейных делах, затруднительных и тягостных», и слова его искренни. Это подтверждается и письмом к жене от 11 июля 1834 года: «На днях я чуть было беды не сделал [хочет стать историком; а доступ к архивам царь обеспечивает лишь ценой службы Пушкина при дворе, чтобы иметь при дворе Наталью Николаевну]: с тем чуть было не побранился. — И трухнул-то я, да и грустно стало. С этим поссорюсь — другого не наживу. А долго на него сердиться не умею; хоть и он не прав» (XV, 178). Тональность рассказа позволяет думать, что эпизод с отставкой Пушкин еще не воспринимал трагически. О творческом кризисе тоже трудно говорить. Летом 1834 г. печатались «Повести, изданные Александром Пушкиным» и «История Пугачева». В январе—марте 1834 г. в «Библиотеке для чтения» были помещены «Гусар», «Сказка о мертвой царевне», переводы из Мицкевича, «Пиковая дама» и прочее. В портфеле Пушкина оставался ряд ненапечатанных, законченных и незаконченных произведений, которые писались «про себя», т. е. не для публики, однако среди них нет ни одного близкого по настроению к интересующему нас стихотворению [имеется в виду «Не дай мне бог сойти с ума», от которого действительно страшно; но это написано уже в ноябре 1835-го, когда ВСЁ ухудшилось, когда действительно до смерти оставался год и два месяца; а не в еще достаточно благополучном 1933-м…].
Материальные дела семьи ухудшались, но Пушкин еще не ощущал их непоправимости. Была надежда, что «оброчный мужичок» Пугачев [«История Пугачева» - историческое произведение, работа над которым и подорвала его предшествующий идеал консенсуса в сословном обществе] принесет деньги, надеялся ещё спасти семью от разорения, приняв на себя управление Болдином. Надежды, казавшиеся реальными в 1834 году… А 3-го июля Пушкин уже просит «не давать хода» его прошению (XV, 172, 329). Таким образом, после 3-го июля намеченная в стихотворении [«Пора…», написанном в июне] «перспектива жизни в деревне уже п— тогда удались он домой..». «О, скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню — поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические — семья, любовь etc. — религия, смерть»…И религия со смертью как пафос в стихотворении отвергнуты. Как и пафос «среднего», не заносящегося не попал прямым текстом. Не был бы поэтом, если б замысел внес прямым текстом. Да и в замысле-то – противоречия. Труды, но… поэтические. Крестьяне и книги, семья и любовь - через запятую то и другое. Видно, что перечислены противоположности. Знал же, что жена его так и НЕ полюбила. С кем же тогда любовь? С крестьянками? И получение дохода от крестьян с помощью правильного личного управления ими сопрягается ли с незанятостью, необходимой для творчества? В общем, нужно не только читать само стихотворение, слова и знаки препинания, нужно и чтоб их противоречивость тебя вынесла вообще во что-то третье, в СО-творчество. Во имя автора, во имя того, что ТОТ хотел сказать, нужно, чтоб вынесло в некий отказ тебя от себя. 17 В июле 1835 года Пушкин купил книгу Кольриджа и пометил дату покупки. В книге есть впервые опубликованное стихотворение «К частичке времени», которое перекликается с «Пора…».Кольридж любил и небольшие стихотворные максимы, напоминающие четверостишия Востока. В каждом таком четверостишии один главный образ и одна общая мысль. Стихотворение «К частичке времени» относится как раз к такого рода созданиям. В нём нет особой музыкальности, оно привлекает мыслью, в чём-то особенной, а не формой и поэтическим изяществом. Обычно время ощущается как нечто непрерывно текущее, отсюда сравнение с рекой, постоянным движением. Кольриджу удалось взглянуть на время иначе: как на частицы, которые, словно ежедневные дилижансы с почтой, мчатся куда-то, унося с собой заботы и надежды человека… Частицы времени, уносящие навсегда дела, чувства человека, приводят на память строку Пушкина: «Летят за днями дни, и каждый час уносит частичку бытия…». В ней тот же центральный образ – время – распадается на отдельные частицы, которые, как и у Кольриджа, уносят с собой улетающие мгновения. Из-за этого слова «час» и «часть» как бы уравновешиваются в своём значении. А слово «счастье», возникающее в следующих строчках, продолжает эту звуковую линию и, концентрируя её смысл, ведет к последнему звуку стиха: трудов и ЧИСТЫХ нег. ВРЕМЯ, СЧАСТЬЕ, ЧИСТОТА оказываются в сложных, неопределимых словами отношениях.
Хорошо, что «неопределимых». – Поэзия, неопределимая до конца, как сама Жизнь…